Николай Второй: уроки истории (еще один хороший и сжатый материал на смерть последнего Императора)

На мой взгляд, дело вовсе не в том, насколько эффективным политиком был последний российский император: сильным или слабым, умным или глупым. Я лично думаю, что Николай Второй был неглуп и не так уж слаб как личность (вспомним «столыпинские галстуки»). Дело в том, что изжила себя сама имперская историческая парадигма. «Вилка» между изначальной византистской идеологией и культурой европейского типа, инициированной Петром Первым, стала критической именно при Николае Втором. Реформы Петра Великого неизбежно должны были закончиться Февралем и, в идеале, неимперской и демократической реорганизацией российского пространства. Трагедия в том, что в силу недостаточной развитости русского европеизма, неизбежным стал и Октябрь, восстановивший византистскую парадигму в новом, большевистском качестве.

Драма Николая Второго не в его личной слабости, а в объективно-исторической раздвоенности его роли как политика. С одной стороны, подчиняясь требованиям прогресса, он был вынужден проводить культурно-политическую и технологическую модернизацию России, а с другой, не мог не видеть, что модернизация противоречит самой сущности архаичной, полуазиатской Империи, разрушает ее, как в случае со столыпинской реформой. Николай так и не смог решить, что же ему делать: быть столпом реакции, новым Иваном Грозным, как ему советовали охранители, или способствовать мягкому переходу к постимперской, демократической, федералистской истории, в которой царю оставалось бы лишь место конституционного символа. Николай Второй застыл в роковой позе «на двух лодках» (да мало того: еще и допустил чудовищную бойню 9-го января, когда его верноподданных расстреливали и рубили шашками на столичных улицах). Ему оставалось лишь свалиться в воду и утонуть, утянув с собой семью и половину русского народа.

Вынужденный постоянно бороться с враждебным ему государством, русский европеизм так и не успел достичь политической зрелости. Именно поэтому в критическом 1917-м он не сумел открыть страницу постимперской истории. Русский европеизм остался слишком вымороченным, профессорским, слишком ненациональным. Он так и не смог сформулировать русскую национал-демократическую альтернативу византизму, развив идеи А.К. Толстого. В конечном счете, все кончилось реакцией византизма новой, радикальной, большевистской генерации.

В отличие от Николая, большевики не были отягощены петербургским наследием и не страдали раздвоенностью. Они могли позволить себе быть вполне азиатами, вполне деспотами. Главное, что их связывало с Петром – это его методы. Если Петр при помощи дубины «возвращал» русских в Европу (сохраняя при этом прежнюю ордынско-имперскую структуру), то большевики тем же орудием вгоняли их обратно в Московию, в индустриальную Византию Сталина.

Благодаря большевикам, Империя, хоть и с территориальными потерями, дотянула до наших дней, когда все проблемы столетней давности вновь заявили о себе с новой силой. Сегодня существование Империи опять под вопросом. И, возможно, это окончательный счет, предъявляемый историей «Рашке», что и заставляет наших медио-медиумов вызывать дух последнего российского царя в надежде сделать сию фигуру символом консолидации общества вокруг «вертикали власти».

Наша трагедия в том, что Февраль 1917-го не обрел русского национал-демократического, антиимперского содержания. Ни одна из политических сил эпохи Революции, не считая «национал-сепаратистов», даже не пыталась выйти из российской исторической парадигмы – те же большевики лишь расширили имперский мессианизм «Третьего Рима» до планетарных масштабов «Третьего интернационала», это общеизвестно. Они стали лишь более последовательными и крутыми имперцами и монархистами, чем цари. Красные, говоря словами Розанова, «докрутили винт» традиционной российской политической системы. Например, если при Николае Втором русские крестьяне регулярно мерли от голода просто в силу архаичного уклада сельского хозяйства, то большевики стали морить народ специально, государственно, сделав из организованного голода инструмент террора и подавления, а также средство формирования новых социальных отношений и «нового человека». В общем, можно сказать, что старая, белая имперская элита, расписавшись в своей несостоятельности, передала страну новым, более эффективным красным имперцам с их «средневековым» правосознанием и религиозным, по сути, фанатизмом. Отсюда и готовность многих белых имперцев служить большевикам.

Мы, русские национал-демократы, надеемся, что общество сможет встретить возможный распад Империи, имея альтернативный проект в плане федерализма и регионализма. В противном случае не исключено, что свою альтернативу опять предложат какие-нибудь изуверы типа большевиков – характерно, что православный имперец и сталинист Владимир Карпец вполне согласен на их победу, лишь бы они сохранили вечную и непререкаемую ценность наших консерваторов – Империю, «Великую Россию». Он пишет: «…если Бог Россию сохранит, то за февралем (ползучим или ускоренным) неизбежно придет октябрь. Это означает: Россию спасет только полный беспредел, полное отвержение всяких правил, всякой морали…». Беспредел как база новой тирании и собирания земель – вот о чем говорит Карпец.

Но за Февралем, надеюсь, придет все-таки весна, а не «беспредел».