.Краткая информация
Родился в 1921 году, в г. Харьков (Украина). В 1938 вместе с матерью выехал в Германию в числе лиц, обменянных на австрийских коммунистов. (Вот тут у меня - большой вопросительный знак и красная лампочка: не понимаю, как это такое могло быть и с чего их вдруг обменяли на каких-то коммунистов? Ну да ладно...) В 1940 окончил немецкое военное училище. С 1941 на Восточном фронте. Служил во фронтовой разведке, командир 567-го разведывательного эскадрона LVI танкового корпуса немецкой армии (до января 1945). Участвовал в боевых действиях в Латвии, под Лугой, Великими Луками, Витебском, Вязьмой, Ржевом и так далее. С осени 1941 привлекал в эскадрон русских добровольцев.
.
С февраля 1945 — в 1-й пехотной дивизии ВС КОНР [Вооружённые силы Комитета освобождения народов России], командир 3-го эскадрона разведывательного дивизиона майора Б. А. Костенко. Участник боёв в Праге 6-8 мая 1945. После роспуска дивизии 12 мая 1945 с группой подчинённых ушёл на восток, до августа 1945 участвовал в партизанском антикоммунистическом сопротивлении в Словакии и Галиции.
.
После возвращения на Запад участвовал в деятельности НТС [Национально-Трудовой Союз Нового Поколения (февраль 1936 — ноябрь 1942) — Национально-Трудовой Союз российских солидаристов ( с ноября 1942) в Западной Германии. Затем из Западной Германии переехал в Канаду. 35 лет был сотрудником при факультете естественных наук Оттавского университета. Автор воспоминаний.
.
Родственники: жена (урождённая Климова) Ирина Георгиевна — также участник Власовского движения в 1944-1945; дети: Андрей, Нина, Николай.
.
.
Интервью с Георгием Чавчавадзе
.
- Могли бы Вы поподробнее рассказать о формировании РОД?
.
- Мы, как русские добровольцы, вели себя на фронте соответственно тому, каков был командир части, командир отряда. И какие были немецкие офицеры, приставленные как обслуживающий персонал, или командиры из своих же русских частей. Я могу говорить только то, что видел. В моем эскадроне. Я организовал три эскадрона, с 1941-го по 1945 год. Два ушли — это было во время отсылки на Запад военнослужащих не-немецкого происхождения.
.
И у нас было слишком много потерь. Особенно в последний, 44-й год. Я был в кавалерийской разведке при танковой части — 56-м танковом корпусе. Так вот, у нас было правило: раз в неделю собираться всем вместе — от повара до командира. И это было как вече. Никто не читал никаких лекций, просто беседовали, задавали вопросы о том, кто мы есть и почему мы тут. И как рефрен к каждому приказу, как рефрен к каждому такому собранию всегда было: по нам судят русские о русских. Немец может пойти и взять корову. Мы будем голодать, но не можем. Немец может содрать валенки с проходившего мимо.
.
Мы будем босиком ходить, но снять не можем. И это как азбука была затвержена: мы собой что-то представляем. Но были части, особенно в так называемых восточных батальонах, где на эту сторону нашей жизни, всей нашей борьбы не обращалось внимания. Там был немецкая военная дисциплина. Немецкая военная дисциплина запрещала грабить, насиловать, но немцы в определенных частях и убивали, и насиловали, и грабили. Но не в пехотных полках, не в танковых дивизиях, не в организованных военных частях. Это были отдельные группы, которые существовали сами по себе.
.
У нас было иначе. Наш командир отряда, командир взвода, командир эскадрона — были и судьи, и советники, и дипломаты: надо было и с немцами ладить, надо было своих ублажать, надо было население ублажать. Как пример. При 56-м танковом корпусе я добился того, чтобы при местной комендатуре были наши представители. Когда немцы занимали территорию, в одном из сел организовывалось место расположения штаба корпуса. Этим занималась передовая команда штаба. Для каждого отдела выбирался дом. Поначалу, в 1941-м году, это было запрещено: в дома почти никто не входил. Жили в лесу, в землянках.
.
Позже, после зимы 1941-го, перебрались в дома. Что же происходило? Для того, чтобы эти дома освободить, организовывалась комендатура. Раньше это была немецкая комендатура, которой заведовала полевая жандармерия. Мне удалось добиться, чтобы у нас при корпусе всегда находился представитель моего эскадрона. Так сказать — наш глаз. Например, из домов выселяли население. Не могло же в военном отделе, где находились карты, секретные документы, и т.п., быть гражданское население.
.
Были части, где просто на улицы выгоняли. У нас никто не выгонял. Почему? Потому что всюду были представители от нас. Я знаю, что точно так же было в 5-й дивизии, в 6-й танковой дивизии. Всюду, где 56-й танковый корпус соприкасался с дивизиями, в дивизиях все эти правила так же проходили. Так что влияние наших частей, находившихся вкрапленными в немецкие части, было не только на чисто военном поприще, но, может быть, даже больше на политическом, организационном поприще.
.
Всего этого из Берлина никто нам не приказывал, руководство Русской Освободительной Армии этим не занималось, даже гражданское управление об этом мало думало, потому что у них на руках были свои — остовцы, приехавшие, да и некогда было этим заниматься. Вот это третье — то, о чем всегда старался как-то получить какие-то официальные приказы и никогда не мог их получить. Что мы, находясь на фронте, в немецкой форме, сражаясь с немецкими союзниками против, фактически, наших братьев, поддерживающих оккупировавшую нас власть — мы обязаны были быть и политиками, и дипломатами, и вояками.
.
.
- Если можно, расскажите подробнее о своей службе в 56-м танковом корпусе, его боевых действиях, районах операций и так далее?
.
- Я попал в 56-й танковый корпус в связи с военной разведкой и со службой тогда еще в оккупированной советскими войсками Литве, и прослужил в нем до конца января 1945-го.
.
О боевых действиях эскадрона и 56-го корпуса, в целом, сказать трудно. Во-первых, эскадрон был разведывательным. Наша задача была разведка — не боевые действия. Боевые действия для эскадрона были нежелательны, и если эскадрону приходилось принимать бой, то, главным образом, во время отступлений или в прорывах, где эскадрон переставал быть чисто разведэскадроном. Мы были уши и глаза. Сражались другие. Мы смотрели, видели, патрулировали и докладывали.
.
- Георгий Николаевич, в начале войны какие были Ваши первые впечатления и каковы Ваши выводы?
.
- Мои впечатления были такие же, как у каждого немецкого солдата, который в это же время шел на Восток. С первых же дней наступления на СССР немцы столкнулись с совершенно для них непонятным явлением. Это был явный отказ очень большого числа солдат просто сражаться. Пассивность массы солдат противника явно преобладала над сопротивлением. Над волей к сопротивлению. Люди отказывались умирать. Для чего? Расхожие наказные лозунги, как «За советскую Родину!», «За Сталина!», «За советский народ!» не в счет. Эти высказывания выкрикивали, но мало кто за них шел на смерть.
.
(Тут я позволю себе вставить в это интервью небольшой кусочек из другого интервью (возможно, из мемуаров) Чавчавадзе, взятый из другого источника:
.
«В 1941 г. в ночь на 22 июня, когда танки прошли через границу и немцы уже шли по Латвии в направлении Двинска, я из радиоразведгруппы, в которой служил в Литве, перешел на танк 6-й танковой дивизии, которая проходила мимо. Сижу, высунув через люк голову, смотрю — вдоль нашей колоссальнейшей длины колонны, проходящей прямо по дороге без выстрелов на Восток, навстречу идут в строю с оружием советские военнослужащие. Проходят. Я не удержался — кричу: «Здорово, ребята!» Первая реакция на мои слова — вопрос: «Где плен?» Это шла колонна советских военнопленных без немецкой охраны. Сами шли. Причем с оружием… Это было буквально народное восстание.»)
.
Опыт первого же года войны показал, что большинство солдат ни за какие «за» не сражались. Причем не на одной, а на обеих сторонах. К этому времени вместе с немецкими войсками на фронте и в тылах уже принимали участие более 200 тысяч бывших советских граждан. Все сражались, главным образом, против: против немцев, оккупантов, эквивалент — фашистов, против Сталина и его порядков, эквивалент — коммунистов. Это «против» было сиюминутно, эмоционально и очень осязаемо.
.
«За» было на обеих сторонах фронта весьма расплывчато, выборно и индивидуально. Зависело от этнической принадлежности солдата, возрастного и образовательного фактора, профессионального воспитания и обучения. Вот для решения этой проблемы в среде колоссальной массы идеалистически настроенных вооруженных людей, на пути к душевной анархии, Сталин употребил комиссаров, «СМЕРШ» и драконовские приказы с расстрелами, судами, преследованиями семей, каторгой.
.
А почти четверть миллиона добровольцев-антисталинцев оказались при отсутствии точно сформулированного и приемлемого «за» еще в гораздо более неприятном положении. Им грозил спуск в махновщину и бандитизм. Бригада Каминского — яркий пример. Добровольцы уже существовали. Это были живые люди, не плановые фигуры. И не их вина, что глупейшая политика Гитлера не дала возможности местным национальным силам провозгласить это «за». Например, в Смоленске. Что хорошо понимали как русские эмигранты, «кооперировавшиеся» с немцами, так и немецкие штатские и военные чины. Не из национал-социалистов.
- Вы сказали, что получили военное образование в Германии. Получали ли другие выходцы из России военное образование наравне с немцами?
- Никакого различия между родившимися в Германии и приехавшими откуда угодно — из России, из Латвии, из Польши, из Франции — не было. Вопрос был только во владении немецким языком [а также в гражданстве — прим. Blix]. В немецкой армии того времени можно было встретить людей многих национальностей: от индусов и африканцев до евреев, — и никто к ним не относился плохо лишь потому, что они были не немцами. Единственно, насмешки и возможные задержки в продвижении по службе связаны с незнанием языка.
.
Я, например, получил военное образование такое же точно, как получал любой немец, выбравший ту или иную военную профессию. Я прошёл первое солдатское обучение, полное, как танкист, потом специальную школу, направленную главным образом на штабную работу в разведке от Fremdeheere Ost. И после фронтового опыта, продолжавшегося несколько месяцев, получил ещё чисто военное образование тактического порядка в двух инспекциях — в инспекции военной разведки и в инспекции танковых частей.
.
- Была ли среди русско-немецкого офицерства вера в то, что действительно это война война против коммунизма за освобождение будущей России?
.
- Офицерский состав, во-первых, русского происхождения или, скажем, из обрусевших немцев, которых было очень много, были интеллигентные люди с определённым образованием. И они прекрасно понимали, что говорить о том, что борьба идёт только против коммунизма — это глупо, потому что разверни любую немецкую прокламацию, любую немецкую газету — и увидишь причину войны. Германия вовсе не была сжигаема альтруизмом антикоммунизма. Нет. Это в партийных кругах, ещё с уличных боёв со спартаковцами был какой-то энтузиазм, а люди-то понимали, в чём дело.
.
- Георгий Николаевич, как создавались доброврольческие соединения и, в частности, Ваш эскадрон?
.
В нашем корпусе, после первого боевого крещения только что набранных добровольцев на Ильмен-озере, после долгих пререканий и обсуждений, мы решили установить правило, о котором я лично никогда не сожалел. Мы не делали набора из массы военнопленных. Такими наборами занимались, главным образом, так называемые восточные батальоны, где командование было немецкое: от командира взвода до командира роты. Все добровольцы, которые служили в нашем эскадроне, были взяты в плен самим эскадроном. Были пленные, были перебежчики. Но, как правило, мы не делали между ними видимой разницы.
.
Перебежчики или взятые в плен красноармейцы, в результате разведывательных или боевых действий, без всякой охраны в первую же ночь распределялись по подразделениям, не получая ни оружия, ни немецкого обмундирования. Они были совершенно свободными в выборе делать, что хотят.
.
Если они хотели идти в лес, мы их провожали. Если они хотели идти в села искать себе пристанище, мы их благословляли — идите. Если они оставались с нами, присматривались и потом изъявляли желание у нас остаться, мы им говорили наши правила, наши требования, а они уже сами решали. Я боюсь сказать проценты, но подавляющее большинство таких военнопленных предпочитало оставаться у нас. Из них мы отбирали самых подходящих для нас, а остальных распределяли по дивизионным или по полковым колоннам — главным образом, на конном транспорте.
.
Еще один элемент, который рекрутировался, пришел в 1924-м году. Это была открытая возможность молодежи из местностей, находившихся под оккупацией 56-го корпуса, вступать добровольно в «Армию российского объединенного добровольческого соединения». Так мы себя волей или неволей, легально или нелегально называли, потому что другого названия еще не было.
Так вот, в этом наборе штатской молодежи нам помогали партизаны. Корпус находился на северо-западной окраине Брянских лесов, и партизаны из этих лесов фактически считали всю территорию, на которой были расположены тылы не только 56-го корпуса, своей партизанской базой и базой мобилизации молодежи. При чем они предпочитали молодежь женского пола. И тогда крестьяне начали приходить к нам.
.
Что же происходило? Ночью в село приходит группа вооруженных людей. Мы, говорят, партизаны. Нам нужно то-то и то-то… Они не идут к представителю или старосте. Полицейского там вообще не было никакого, ничего там не было. Никакой самозащиты не было. Они идут по домам, берут что хотят.
.
Я был свидетелем одного такого разговора. Я сидел в подклети, а надо мной партизаны — пришли отбирать корову. Надо было прожить войну и оккупацию, чтобы знать, что такое корова для семьи с детьми. Корова — это жизнь. Не будет коровы — не выживет ни молодежь, ни дети, — никто. Этот разговор поразил меня своей жестокой глупостью. На крики и мольбы валявшейся в ногах хозяйки был грубый ответ: «Ты что же, немцам ее отдашь? А свою собственную Красную Армию не хочешь поддерживать?». Знаете, это переживание, которое пережил — оно у меня, пока я жив, не выветрится.
.
Так вот, когда населению эти партизаны сели на шею так, что они их больше не могли терпеть, они пришли за помощью к нам. И мы организовали им самооборону. Сначала с определенным количеством наших бойцов, расставленных как инструкторы. Потом они все делали сами. Они вели сами свою охрану, они ходили в перестрелки, у них стоял оседлый конь, и мальчишка, когда начиналось что-то такое, вовсю летел к нам, в нашу деревню. И мы имели возможность им оказать помощь.
.
- А каково Ваше отношение, как очевидца, к советским партизанам?
.
- Из моего предыдушего рассказа, я думаю, что Вы уже это чувствуете. Но это не ко всем, конечно. Но к большинству из тех, с действиями которых мне приходилось встречаться — весьма непочтительное. Народ своей они не защищали. Они жили на иждивении с его скудного достатка и большей частью подводили его под удар врага.
.
Встречались ли Вы с командиром 1-й дивизии РОА генералом Буняченко?
.
Моя первая встреча с Буняченко была интересной. Я прибыл в Мюнзинген, где дислоцировалась 1-я русская дивизия, с остатками своего эскадрона после разгрома Восточного фронта на Висле в феврале 1945 г.
.
Пришёл с немецкой военной частью – нашим русским эскадроном, вымуштрованным, дисциплинированным, с немецким понятием о службе. Когда выезжали из Ульма, за ночь до Мюнзингена, я поставил всех на ноги. Сапоги у всех начищены, оружие блестит, лошадей привели в парадный порядок, сёдла надраены. Солдаты у меня, бедные, как рабы работали.
.
Прибыли в Мюнзинген в полной красе. Льёт дождь. Шинели одеть не разрешил – скатки у всех на сёдлах. Всё готово к тому, чтобы нам высадиться. И стоит единственный офицер под проливным дождём. В шапке и без шинели – полковник Герре – начальник [немецкого] штаба [по] организации 1-й дивизии, немец, старый сотрудник Fremde Heer Ost, которого я знал ещё капитаном. Единственный встречающий.
.
Ситуация: приходит боевой эскадрон. Вернее, его остатки. В русскую дивизию. Встречает нас под дождём один немецкий офицер. Я вышел, доложил ему, поздоровался, и глазами ищу – никого. Я смотрю на него – он улыбается. «Они все заняты», — говорит Герре. «А командир дивизии?» — спрашиваю. «Командир дивизии сейчас подготавливается…» к чему – не уточнил. Все вышли, стоят: лошади стоят, солдаты, оружие всё мокнет. Дождь льёт как из ведра. Я не выдержал – прошу у Герре разрешения на коня… Войдя в деревню, спрашиваю у стоящих военных: «А где командир?» «А вон», — показывают – «Белый дом». Я туда.
.
Встал с коня мокрый, без шинели – февраль месяц. Иду наверх. Поднимаюсь по лестнице. Меня спрашивают: «Что такое? Что случилось?» какие-то адъютанты. Я говорю: «Мне нужен генерал Буняченко». Меня вводят в комнату, где что-то жарится. Около стола, расставив ноги, сидит увесистый генерал в сорочке. Женщина пришивает ему генеральские погоны на френч – он только что произведён в генералы. Я в струнку – отдал рапорт, что 567-й эскадрон прибыл в Ваше распоряжение… Моя фамилия? – Ротмистр Чавчавадзе. Он на меня посмотрел: «Хм, грузин?… С огоньком». Чувствую, что я накалён.
.
Я отвечаю: «Грузин-то грузин, но эскадрон выстроен, стоит». «Ну, ничего. У нас всё по-домашнему. Вот вы побудете здесь – увидите». И действительно – у Буняченко во всей дивизии по-домашнему. Он был весьма умный человек. Очень храбрый. Способный принимать решения, и не боялся стоять на своём. Но мне, прибывшему после немецкой четырёхлетней выучки в «домашнюю» обстановку, расстегаи и пироги казались, по меньшей мере, странными.
- Встречались ли Вы с бойцами бригады Каминского? И Ваше личное мнение о них.
.
- Встречался — уже в Мюнзингене, когда прибыл в 1-ю дивизию. Они составляли нашу танковую роту и часть тяжёлого взвода. Там были старые каминцы и новые. Старые каминцы, которые вышли из квази-антикоммунистических партизан, были весьма порядочные люди и очень переживали то, что случилось впоследствии с бригадой. Молодёжь была… Как вам сказать. Есть такое советское выражение — «приблатнённая». И лихая. Но все они были очень хорошими солдатами. И попадая в руки хорошего начальника, они были незаменимыми.
.
Последние дни 1-й дивизии были весьма хаотичны. Приблизительно за два дня до нашего отхода из Праги на кладбище приземлился советский десант. И один из моих лейтенантов встретился с начальником этого десанта и привел его к нам. Мы просидели с ним полночи — все вместе офицеры эскадрона, выпивали и разговаривали. В конце беседы он сказал нам прямо, без всяких обиняков, что наше дело потеряно. Никогда чехи не возьмут 1-ю дивизию в свою будущую национальную армию, никогда Советы не допустят, чтобы кто-то из нас остался за границей. Он провел ребром ладони по горлу. «Вы все будете дома». Когда его кто-то спросил, что под этим подразумевается, он ответил: «Ты что? Вчера родился, что ли? Не понимаешь?».
.
Я выехал вперед километров на двадцать. И когда подъехал к Пришбраму, то увидел невдалеке раненого саперного офицера, сидящего на обочине. Мы подъехали, спросили, в чем дело. Он указал прямо на школу и сказал, что там находятся адъютанты русских генералов. Он не знал точно их фамилии. Их захватили советские десантники и чешские партизаны численностью в роту. Кроме того, там еще несколько пленных солдат. Все они находятся на 1-м и и на 2-м этаже. «По нашей группе саперов, — продолжил он, — открыли огонь, когда мы подошли, чтобы проверить, не заминированы ли мосты для отхода.»
.
А у меня в джипе: я, за мной Алешка-пулеметчик и еще три бойца — всего 5 человек на «Кубеле». Мы тихо подъезжаем: улицы пустынны, ворота в гараж открыты. И никого кругом нет. Вдруг пулеметчик указывает на 2-й этаж. В окне появилась фигура Ромашкина — адъютанта, по-моему, 1-го полка 1-й дивизии. Точно уже не помню. Я вскочил за руль — развернулся и проехал через двор в открытый гараж. Оттуда под прикрытием пулемета мы проскочили в здание. Первый этаж покрыли гранатами и сразу проскочили на второй.Там находились пять наших пленников, один из них был врач. Находившиеся в здании десантники и чехи, не приняв боя, ушли через другой ход. От освобожденных я узнал о том, что партизаны захватили двух наших генералов. Вскоре выяснилось, что это были Боярский и начальник штаба Трухин.
.
Когда мы подошли к замку, близ деревни Льнары, началось разоружение. Там уже находились американские танки. Я на ночь ушел под гору по главной дороге и при сдаче оружия не присутствовал. Так что мой эскадрон двигался в направлении стоявших там американских танков при полном вооружении. Но остальная толпа, особенно масса из полков, была разоружена. Вдруг из леса выдвинулись советские танки. Помню, как толпа их окружила, и люди с голыми руками полезли на них. С голыми руками эта толпа начала выдавливать танки обратно.
.
Переехав, наконец, через мост, встречаю Николая Корнеева (очевидно, бойца или младшего офицера разведэскадрона — прим. автора статьи) — сидит и меня ждет. Он сразу же сообщил мне, что Власов взят, и добавил: «Все пропало». В это время мимо нас проехали две машины. В машинах женщины — семьи. А за ними идут Николаев и Буняченко. Пешком, без погон. Я отдал им честь.
.
.
Отойдя в сторону, я выстроил своих людей и обьяснил им создавшееся положение. Николай подтвердил мои слова. Своим людям я дал свободу выбора. Я сказал им, что лично иду на восток. Американцы выдают русских, поэтому с оружием к ним я попасть не могу. Пойду на восток, но не с дивизией, а уйду в горы. А там посмотрим. Кто со мной — влево, кто с дивизией — вправо. Со мной 60 всадников пошло. Мы спустились за танками вниз на дорогу и двинулись, но не на Восток, где налево виднелся красный флаг, а на юго-восток — вниз в долину.
.
Потом всякое было. Нас и чехи брали в плен, партизаны чешские. Но вскоре выпустили. Не всех взяли — только разведгруппу. И чехи понимали, некоторое, конечно, в чем дело. Так мы шли приблизительно 3-4 дня. Ночами. Дорога шла по горе, а внизу в долине — шоссе с интенсивным движением. Это была уже советская территория. Советские машины шли. И мы видели, как вели дивизию.
.
- Почему вы выбрали путь на Восток?
.
- Потому что разговор об этом шел еще в дивизии. Уходить в горы к Драже Михайловичу (лидер сербских «Четников» — сербский аналог УПА и «Армии Крайовой»; военно-политическая формация, воевавшая против нацизма и коммунизма — прим. автора статьи) и сидеть там. К Драже Михайловичу мы пройти не могли. Но мы знали, что партизаны, особенно словаки, будут драться. И мы все еще верили, что рано или поздно на Западе поймут, что Советский Союз не кончил войну.
.
Что война для него кончится где-нибудь за океаном или в Париже, или в Лондоне. И мы понимали, что так или иначе против советской оккупации люди будут бороться. Мы хотели с ними слиться. И мы продолжали борьбу. Вот я и партизанил вместе со словаками, вместе с украинцами (очевидно, Чавчавадзе имеет ввиду УПА, которая как раз в то время, летом 1945-го, устраивала первые рейды на территорию Чехии и Словакии, они вполне могли там встретиться — прим. автора статьи), до августа 1945-го. Четыре месяца.
.
- Как сложилась Ваша судьба после войны, с момента капитуляции Германии?
.
- Я вернулся в Германию только в августе месяце. До этого мы сражались, главным образом, с войсками НКВД, в Словакии и в Галиции (видимо, отряд Чавчавадзе на время влился в УПА в качестве автономной единицы — прим. автора статьи). То есть в Нагорных Татрах. А когда я вернулся в Германию, то со мной в живых вернулись 6 человек. И все мы, 6 человек, попали в лагерь НТС около Касселя. В это время здесь уже формировались группы, которые ходили в Восточную Германию, оккупированную советскими войсками, где происходил демонтаж промышленных предприятий. И то, что не ржавело и оставалось лежать месяцами, паковалось в деревянные ящики и потом отправлялось в Советский Союз. Так вот, группы от НТС переходили границу, шли туда и закладывали в ящик листовки. И мне предложили этим заняться.
.
Источник:
О Русском Освободительном движении // Материалы по истории Русского Освободительного движения (Статьи, документы, воспоминания) / Под общ. ред. А.В. Окорокова. Т. II. М, 1998. С. 401-421.